Ваше письмо нашло меня с опозданием почти на месяц. Обстоятельства сложились так, что в начале весны я покинула Петербург. Батюшка мой, прохворав с Рождества в имении и по стариковскому упрямству не желая переехать в столичный дом, был к марту совсем плох. Наш семейный доктор, гимназический приятель супруга моего, давно рекомендовавший отвезти отца за границу, в одну из лечебниц в Швейцарию или Германию, на этот раз весьма резко высказался о срочной необходимости поездки, так, что старик даже не решился возразить. Однако батюшка поставил условием, что я поеду с ним. Он вдовствует уже почти пятнадцать лет, так что сопровождать его, кроме старого камердинера, действительно, некому. Сестра моя обременена заботами о все растущем семействе своем, братья же не могли бы испросить в полку отпуск на столь долгий срок. Я решилась, не колеблясь. Супруг мой, проявив благородную щедрость, отпустил меня без всяких слов. Так я провела всю весну с отцом в небольшом городке в Швейцарских Альпах, в отличной лечебнице, к главному врачу которой нам были даны рекомендательные письма, так что мы были почти его личными гостями. Батюшка, слава Богу, удивительно быстро шел на поправку, но врачи все же не рекомендовали ему возвращаться в наше имение. Решено было снять на лето дачу на заливе, в Куоккале, чтобы еще несколько месяцев отец мог дышать целебными йодистыми ветрами. Само собой разумелось, что и на даче я тоже буду при отце. Супруг, как всегда, был задержан делами в столице, и я осталась в презанятном обществе моего батюшки и его старых друзей, которые, будучи в летах весьма преклонных, редко добирались в глушь нашего имения, но стали частенько наезжать из столицы на побережье.
Надо ли говорить, что я, отлученная обстоятельствами от светской жизни, скучала. Надеюсь, Вы не поймете меня превратно, разумеется, здоровье родителя было важнее любых моих настроений, и все же размеренная жизнь, подчиненная стариковскому распорядку, за несколько месяцев порядком утомила меня. Тут-то и пришло Ваше письмо. Его переслал муж из Петербурга, где оно пролежало у нас дома больше месяца. В суматохе переездов, мне даже некогда было поинтересоваться почтой. Сразу хочу успокоить Вас, мой муж не любопытен, а также придерживается весьма либеральных взглядов, в том числе и в семейной жизни, и никогда не стал бы чинить препятствий нашей с Вами переписке. Он очень щепетилен в вопросах личной свободы и честности между супругами, за что я его очень уважаю и стараюсь сама не допускать случаев, когда бы письменные свидетельства могли бросить тень на его честь как мужчины и мужа. Вы меня понимаете, надеюсь. На этом я поставлю точку в вопросе об уместности Ваших писем и оставлю все на усмотрение Вашей совести и порядочности, в коей не сомневаюсь.
Письму я была очень рада. Я помню Вас, хоть, возможно, Вы этому и удивитесь. Но разве не случалось с Вами такого, что раз увидев человека, Вам казалось, что Вы пребываете в тесном знакомстве уже некоторое время? Вы можете не сказать с господином тем и трех слов и все же думаете, что могли бы рассказать ему всю жизнь. Это прелесть мимолетных знакомств, без обязательств, подобных встречам в дороге, когда незнакомцу, севшему напротив, можно сказать больше, чем старинному другу.
Простите мне мою многословность нынче, но скука --- высшее вдохновение. Я рада возможности поговорить, и хочу рассказать Вам одну историю, которая приключилась здесь, на даче и не дает мне покоя, будоража воображение.
Я уже написала, что общество у меня в Куоккале подобралось весьма достойное. Друзья батюшки моего, по большей части военные в отставке, часто посещали его, кто с супругами, кто в одиночестве, многие из них давно уже были вдовцами. Собираясь вместе, старики мои предавались воспоминаниям о днях былых. Беседы их прерывались благостной дремотой, в которую они могли погрузиться на полуслове, особенно после сытного обеда с рюмочкой смородиновой настойки. Многих друзей отца я помнила еще с малолетства, и они запомнили меня кто маленькой девочкой с тоненькими косичками, кто нескладной гимназисткой, и теперь приезжали с трогательными гостинцами, словно в доме был ребенок. Мне доставались фрукты и сласти, кои я, впрочем, не перестала любить, став взрослее. Я часто оставляла стариков коротать вечерние часы за картами и разговором и уходила на долгие прогулки вдоль залива. Но я всегда оставалась дома, если к нам приезжал господин К., которого мы с сестрой и братьями еще в детстве звали дядюшкой, хотя он и не был нашим родственником. Он учился когда-то вместе с отцом и должен был также стать военным, но по причинам, коих я не знаю, но подозреваю в них романтический характер, не закончил курса и нанялся в торговый флот, изучил морское дело и сделал быструю карьеру, дослужившись до помощника капитана. Он побывал во многих неведомых нам тогда странах востока и юга, и в былые времена, приезжая к нам в имение с красавицей женою, кроме странных и удивительных вещей привозил немало интереснейших историй. Рассказчик он был отменный, каждое слово в его речи было на месте, а описываемые события вставали перед глазами, словно мы становились их очевидцами. Постарев, он нимало не утратил своего таланта, скажу даже более, слушать его становилось все интереснее, ибо, забывая многое, он придумывал красочные подробности, расцвечивая свои рассказы не хуже сказочной Шехерезады.
И вот как-то июньским вечером мы сидели втроем не веранде. Отец с дядюшкой подремывали, а я от скуки взялась за вышивку, которой не занималась, наверное, с гимназических времен. Проснувшись, дядюшка спросил чаю, а после долго задумчиво смотрел на водный простор, вспоминая, очевидно, былые дни. Уж не знаю почему, под влиянием каких умонастроений, но вдруг взялся он рассказать нам одну странную историю.
Ходили они некогда на своем судне по Средиземному морю, часто заходя в порты южной Франции. Надо ли говорить, чем славились в те времена французские портовые города? Под видом ресторанов и гостиниц почти все побережье было заполонено домами терпимости от самых дешевых или классом повыше до очень дорогих, в которых девушки не только оказывали гостям известные услуги, но также устраивали целые представления, пели и танцевали. По утверждению дядюшки заходить в такие дома считалось вовсе незазорным даже для моряков высших чинов. Говорили, что через пару десятков лет некоторые из этих домов стали известными кабаре, где не гнушались выступать многие знаменитости. Наверное поэтому дядюшка счел свою историю вполне пристойной, чтобы рассказать ее в моем присутствии, да и звучала она у него скорее как сказка, в которых свободно говорилось о гаремах и наложницах.
Так вот, в одном из таких заведений самого высшего класса, куда девушки попадали только после строжайшего отбора, была одна, что пользовалась особенным спросом среди самой искушенной публики. Звали девицу Азарой, была она не то цыганкой, не то турчанкой, а, возможно, и итальянкой. Кожа ее была смуглой, фигура стройной, а сама девушка была искусной танцовщицей. Под причудливый ритм барабанов выходила она на сцену, укутанная в прозрачные покрывала, отороченные дорогим мехом и золотым шитьем. Она двигалась мелкими шажками, так, что легкие одеяния ее почти не колыхались, словно танцовщица парила над помостом, не касаясь его. Ее гибкие и тонкие, как ивовые ветви, руки будто рисовали в воздухе диковинные знаки, Азара то сплетала ладони над головой, то резко взмахивала руками, и нежная ткань ее одежд взлетала, подобно крыльям гигантской птицы. Постепенно темп танца все убыстрялся, бой барабанов становился неистовым, а сама девушка начинала кружиться, захваченная как безумием колдовским ритмом. Разноцветная ткань, что в начале выступления плотным коконом облегала ее тело, делала теперь танцовщицу похожей на распускающийся цветок. Лепесток за лепестком раскрывались покровы, взвиваясь, увлеченные вихрем ее круженья и падая к ногам Азары. Лишь тонкая, почти прозрачная туника прикрывала в конце прекрасную танцовщицу.
Дядюшка, конечно же, умолчал об этом, смущенный, но я-то могла представить, какое впечатление производил такой танец на мужчин, и как притягательно было юное тело, едва скрытое под воздушными одеяниями. Я попыталась представить себе высокую, смуглую девушку со стройными ногами и высокой грудью, плотно натягивающей почти несуществующую одежду. Но, тут дядюшка сказал нечто такое, что заставило мою мысль остановиться. Оказывается, кроме последнего покрывала на Азаре была надета маска, удивительное творение венецианских мастеров. Выполненная из тончайших пластин слоновой кости, соединенных искусно выделанной кожей, она полностью скрывала черты лица девушки, закрывала также часть шеи и закреплялась хитроумными застежками где-то на затылке под пышным узлом темных волос. Лишь тонкие прорези позволяли девушке дышать, да еще были видны глаза танцовщицы. Маска вокруг глазниц была расписана золотым узором с вкраплениями знаменитого венецианского фиолетового цвета. Так, в маске и почти обнаженная Азара удалялась со сцены под громкие аплодисменты.
Тот, кто желал воспользоваться услугами Азары как жрицы любви, должен был заплатить очень немалые деньги, цена на нее была высока даже для тех, кто имел солидные состояния. Говорили, что немногие богачи могли позволить себе провести ночь с загадочной девушкой в маске. Но самое мистическое в этой истории было то, что счастливчики, купившие себе ее ласки, никогда и никому не рассказывали о том, что же происходило между ними и Азарой в тиши ее комнаты. Само собой разумеется, что все это порождало самые дикие толки и сплетни, которые, как покрывала танцовщицу, окутывали самое личность девушки. Кто-то говорил, что лицо ее обезображено страшными шрамами от ран, которые нанес когда-то Азаре ревнивый любовник. Некоторые утверждали, что она дочь известной фамилии, сбежавшая из дома с моряком, который бросил ее, и теперь она вынуждена зарабатывать самым гнусным способом, от стыда скрывая свое лицо. Другие утверждали, что Азара --- жена местного богатея, но она душевно больна, ее снедает неудовлетворимая похоть, которую она успокаивает, торгуя своим телом. Еще ходил слух, что она страдает от диковинной болезни, при которой лицо старится прежде тела, и на самом деле маска скрывает уродливые морщины. Но никто не знал ничего точно. А все, бывшие с Азарой, молчали.
А дальше в дядюшкиной истории начиналось самое интересное. Штурман с судна, на котором служил дядюшка, однажды увидев танцовщицу без лица, влюбился в нее без памяти. И не стало у него другой цели в жизни, как провести с девушкой несколько часов наедине. Отказывая себе во всем, стал он копить ту изрядную сумму, которая требовалась для осуществления его безумного желания. Надо сказать, что многие любопытствующие почти с радостью готовы были одолжить бедняге деньги, при условии, что после он раскроет им тайну Азары. Но одержимый не соглашался, он хотел обладать своей красавицей безраздельно.
Почти год копил штурман нужную сумму, потом дожидался, пока судно вновь прибудет в нужный порт, и, наконец, мечта его осуществилась. Многие моряки не спали в ту ночь на корабле, ожидая возвращения счастливца. Он пришел под утро, бледнее луны, похожий на собственную тень. В обратной дороге мичман был рассеян, а по возвращении домой испросил отпуск, так никому ничего и не рассказав о том, что же произошло в заведении в ту ночь. История постепенно забылась, как забывается в жизни все. Загадочного любовника перестали расспрашивать об Азаре, а он всякий раз, когда судно заходило в порт, где осуществилась его мечта, вызывался оставаться дежурным и на берег не сходил.
Но, нужно отдать должное дядюшке, он никогда не оставлял дел незаконченными и умел ждать. Он решил, во что бы то ни стало, узнать, какова же тайна девушки в маске. И она открылась ему через многие годы. С тем штурманом они поддерживали переписку и после того, как оба ушли на покой. Нельзя сказать, что были они особо близкими друзьями, но похоже, тут был тот самый случай, когда поверхностному знакомству доверяют более тайн, чем сердечной дружбе. И вот в одном из последних своих писем, практически перед самой кончиной, рассказал сослуживец дядюшке, что же произошло между ним и таинственной Азарой.
Когда очутились они в комнате, убранной на восточный манер, девушка приступила к тем обязанностям, за кои ей было заплачено. Она не была особенно искусна, но и в определенном умении ей было не отказать. И вот, в тот момент, когда соитие должно было свершиться, Азара неожиданно спросила моряка, ждавшего неземного наслаждения или неизведанных ранее ласк, что он выберет, свершит ли с ней акт любви или желает раскрыть тайну и увидеть лицо ее. Ежели он пожелает, то она снимет маску, но только он должен дать сейчас слово чести, что после этого, даже речи не зайдет о том, чтобы продолжить любовные игры. Ее секрет стоил дорогого. Штурман, распаленный ласками, жаждал удовлетворения своей страсти, но и любопытство было страстью не меньшей. Можете себе представить, что творилось с беднягой. И он принял решение. Рассудив, что повидал на своем веку немало женщин, среди которых были самые изощренные любовницы, он решил раскрыть тайну Азары и потребовал, чтобы девушка сняла маску. Та подчинилась.
Мужчина ждал, зажмурив глаза. Когда же он открыл их, то перед ним сидела совсем обычная девушка, с простоватым лицом, выдававшим уроженку бедных кварталов. Ни страшных шрамов, ни печати аристократичности, никакой загадочности не было в таинственной Азаре. Моряк признавался дядюшке, что даже если бы в тот момент девушка предложила ему продолжить чувственные ласки, он бы отказался. Он шел на свидание к тайне, а попал в объятья портовой девицы, заплатив за это открытие безумные деньги. В тот же миг понял он, почему молчали те, что был с Азарой до него. Если они выбирали любовь, то им нечего было сказать о ее секрете, а если они срывали загадочный покров, то оказывались в дураках, как и он сам. О таком вряд ли кто захочет рассказывать.
Дядюшка со сдержанным смешком закончил свой рассказ, оглядываясь на отца, чтобы понять, не сболтнул ли он какой-нибудь непристойности, но батюшка хохотал вовсю, хлопая себя по коленям. А я задумалась над этой историей, она показалась мне несколько философичной.
Тайна, загадка --- мощнейшее оружие. Многое можем мы получить, сохраняя ее. Я не говорю только лишь о разжигании желания чувственного, которое таинственность распаляет не меньше, а то и более, чем откровенность. Я говорю о том, что дает нам тайна в свободе общения. Некоторая скрытность часто позволяет нам самим быть откровеннее, как бы странно это ни звучало. Подумайте, вот мы с Вами едва знакомы, а я могу рассказать Вам домашнюю историю, коей вряд ли стану развлекать своего супруга. И только лишь из-за того, что собеседник знает меня мало, я не стесняюсь показаться ни глупее, ни непосредственней, чем я есть на самом деле. Незнакомец не может сказать, свойственны ли мне какие-либо действия, или противоречат они натуре моей, оттого могу я смело высказываться перед случайным попутчиком о многих предметах, о которых не буду рассуждать с близкими. Понимаете теперь, в силу каких еще причин письмо Ваше произвело на меня впечатление? Мы можем говорить о многом, не зная друг друга, создавая образы свои в письмах, возможно отличные от тех, что мы есть на самом деле. Привлекательно ли это? Для меня --- да, ибо всегда искала я ощущений новых, свежих.
Возможно, Вы сочтете написанное бредом скучающей дамы. Тогда просто забудем о нашей короткой переписке. В любом случае, благодарю Вас за письмо, которое послужило мне и развлечением и пищей для размышлений.
На этом прощаюсь.
С признательностью,
Ольга Спасская.
P.S. Друзья зовут меня Оливией. Возможно, когда-нибудь я поведаю Вам о происхождении этого имени.